Первые девять лет моей жизни моей семьей были папа, мама и сестра-двойняшка Оля. А потом мама очень сильно захотела родить сына.
Забеременев, часто думала и говорила: «Будет защитником Отечества, опорой семьи». Так в нашей семье появился Андрюшка, любимый сын и младший брат. Осознание того, что мамино желание сбылось во всей полноте, пришло после того, как Андрей погиб на СВО два года назад.
«Сожгите мой бушлат»
Мы росли в Киеве, детство у нас было не сахарным, но, несмотря на это, брат вырос чутким и добрым юношей. Характер у него был довольно сложный. Но уже школьником Андрюша больше всего ценил справедливость: всегда мог постоять и за себя, и за тех, кого обижали. У меня есть такое чувство, что он был обычным мальчишкой, которой будто бы сразу рос настоящим мужчиной. Словно все самые важные правила поведения уже изначально были заложены в его душе.
В 2014 году наша семья переехала в Россию. Родители очень боялись, что настроения, политика, воспитание, которые были там тогда, плохо повлияют на нас. Андрею на тот момент было 13 лет. Этот переезд изменил брата, можно сказать, что именно благодаря тому, что с этого времени он рос в России, он стал тем, кем стал. Учился средне, играл в футбол, бегал, прыгал. Когда Андрей окончил школу, его призвали в армию и отправили в Мурманск служить на подводной лодке. Но брат был высокий, метр девяносто, и не подошел по росту. Поэтому нес службу в береговой охране. И там случилось страшное: Андрюша сильно заболел. Холодный климат спровоцировал проявление аутоиммунного заболевания – геморрагического васкулита. Его долго лечили в госпитале, а потом комиссовали. Помню, он вернулся домой и сказал: «Сожгите, пожалуйста, мой бушлат, я на него смотреть не могу». Так ему хотелось служить Родине.
Незримая смелость
Андрей никогда не жаловался на свое здоровье. Ему нужно было постоянно принимать медикаменты, но он не делал из этого трагедии. Работал, старался помогать семье, чем мог. У нас были сложные отношения с ним в тот период, мы не были близки. Когда началась специальная военная операция, Андрей, ничего никому не сказав, автостопом поехал в Грозный, прошел подготовку и уехал «за ленточку». Мы ни о чем не догадывались, думали, что Андрей уехал работать в другой город. И тут маме позвонили и сказали: «Мария Николаевна, вы знаете Хуртина Андрея Евгеньевича? Он отправляется на фронт». Мы были в шоке, даже не поверили, увидев Андрея на фото в военной форме. На тот момент ему было 19, но он сказал, что ему уже есть 20. Конечно, те, кто его принимал, видели и возраст, знали и про ситуацию со здоровьем, но это не стало препятствием. Удивительно, но мы до конца не понимали, насколько Андрей был смелым. Для нас он был красавцем, парнем, который пел на всех школьных концертах, который прекрасно шутил, никогда не был обделен вниманием со стороны девушек. А он взял и уехал, несмотря ни на что. Первые полгода с ним практически не было связи, но у нас не было тревоги, оцепенения. Мы знали, что Андрей прорвется, вернется и все будет хорошо.
«Это уже не мой Андрюшка»
Эта мысль промелькнула у меня в голове, когда спустя полгода службы брат приехал в отпуск. Глаза у него стали совсем другими, взрослыми… Выглядел он очень уставшим. Помню, нажарила ему картошки, накормила. Андрей рассказывал нам, что видел, говорил об ужасах войны. Конечно, он нас берег, и узнали мы только малую долю.
Сослуживцы Андрея уже после его смерти говорили, что он никогда не отсиживался в окопе, всегда шел вперед. Один боец позвонил маме и сказал, что Андрей однажды спас ему жизнь, прикрыв собой. А тогда, в тот отпуск, я слушала брата, но воспринимала все, что он говорит, как что-то далекое. Андрей тогда будто ворвался в нашу мирную жизнь и привез с собой страх. Тогда многие еще не понимали, что война коснется каждого. А я не понимала, что смерть ходит рядом с нашей семьей.
Андрюша выспался дома, читал книги, но стал еще более замкнутым, чем обычно. Мы были уверены, что он больше не поедет на фронт. Спрашивали: «Андрей, что ты будешь делать дальше?» – а он говорил: «А я теперь не знаю, как на гражданке жить, там у нас братство, а здесь что?».
Андрей принял решение вновь уехать на фронт в составе добровольческого батальона «Сокол». Три месяца он проходил подготовку в Новороссийске. Перед отправкой на фронт его отпустили домой попрощаться.
«Военное дело – мое»
Два с половиной года прошло с тех пор, как Андрей погиб, а я продолжаю вспоминать тот день. Если бы я знала, что это последний раз, когда я его вижу, то… Мысли приходят разные. Мы все понимали, что Андрею это нужно. Он даже маме незадолго до этой командировки сказал: «Мама, я нашел свое место. Военное дело – это мое».
Мы сидели, болтали. Я ему рассказывала о своей жизни, а Андрей меня очень поддержал тогда, давал какие-то советы, говорил нужные слова. Он поспал перед дорогой, а потом сел рядом со мной и сказал: «Настя, если бы ты знала, как не хочется ехать. Вот мы туда приедем, будет уже зима… Но надо…».
Буквально на секунду я поймала сомнение Андрея, но оно не переросло во что-то большее, в жалобу или сожаление. Он встал, надел форму, дал мне померить тяжеленный бронежилет. Потом обнял меня так крепко, что у меня ребра захрустели. Открыла ему дверь, вызвала лифт, двери лифта сомкнулись. И все – больше мы не увиделись. Теперь на всю жизнь в памяти остались эти последние минуты, проведенные вместе, глаза Андрея, его жесты…
«Что с нами может случиться?»
С самого детства Андрей не умел плавать. Его командир знал об этом и никогда не ставил Андрея на берег, близко к воде, потому что знал: если что-то случится, Андрей не выплывет. И вот командир уехал по делам. Мама как будто что-то заранее почувствовала. 4 июня она написала Андрею: «Андрюха, ты как?» – «Мам, да что с нами может тут случиться? Разведка, окопы, занимаемся своими делами». В этот день Андрея направили на пост, на берег, рядом с Каховской ГЭС, а в ночь с 5 на 6 июня он погиб при взрыве гидроэлектростанции.
В те дни мы ничего не знали. Я специально не читала новости. И даже не слышала о взрыве. 8 июня я ощутила необъяснимую тревогу. Хотя я никогда за Андрея панически не переживала. А тут весь день ходила и думала: «Что-то не так, что-то точно случилось».
Андрей был готов к смерти, он знал, на что идет. А вот мы не подготовились. Ни разу за все это время мы не допускали мысли о том, что все может закончиться так. 9 июня был день его рождения. Это был день, когда я, еще ни о чем не зная, не смогла написать ему и поздравить. Андрей не дожил до своего 22-летия всего три дня…
Без вести пропавший
12 июня мне позвонили со словами:
– Вы Хуртина Анастасия Евгеньевна?
– Да…
– Какие особые приметы есть у брата на теле? – с этими словами для всех нас начался душевный ад. Андрей пропал.
Я очень сочувствую всем матерям, сестрам и женам, которым приходится пережить момент вот этого первого звонка. Это самое страшное. В ту минуту со мной рядом не было никого, я в слезах писала своему другу, военному корреспонденту. Очень важно хоть кому-то сказать, иначе ты погибнешь… А потом мама вернулась домой, и я должна была все рассказать ей. Господь дал мне столько сил, столько стойкости! У меня таких внутренних сил не было никогда прежде…
Отойдя от шока, мы начали искать. Писали во все госпитали, рассылали фотографии, я стала писать о том, что происходит, у себя на странице «ВКонтакте» в надежде найти сослуживцев Андрея. Начали свыкаться с мыслью, что он погиб. Только представьте, нет ничего – ни тела, ни документов, ничего… Я очень благодарна сотрудникам фонда «Защитники Отечества», они очень помогли, дали подробную инструкцию, что нужно сделать. В тот момент я плакала везде: на улице, дома. Меня спасла работа в епархии, иначе я бы с ума сошла.
В момент, когда мы уже почти смирились со смертью Андрея, какой-то волонтер прислал нам фотку парня, который похож на брата и лежит в одном из госпиталей Москвы. Мама поехала туда. Парень лежал без памяти в реанимации, но даже в таком состоянии он смог сказать: «Это не моя мама».
У нас случился новый удар. Нам дали ложную надежду, толком не проверив информацию, а хуже этого нет ничего. У мамы началась депрессия, а меня нещадно ломало внутренне. Я добилась, чтобы Андрея признали погибшим, но были мысли: «А вдруг он вернется, а я его предала?». Начали писать сослуживцы, которые видели, как Андрей ушел под воду во время взрыва, командир… Это мне помогло. Они рассказали про Андрея много хорошего. Оказывается, он оставил в памяти сослуживцев огромный след. Может быть, он не спас роту солдат, но свой подвиг он совершил, нес службу честно и делал это ради Родины. Об этом говорили все, кто служил с ним рядом. Стараниями одного из сослуживцев в этом году Андрею был вручен орден Мужества посмертно. Для семьи через это увековечена память о нем как о герое.
Чтобы помнили
Очень сложно, когда у тебя нет могилы, куда ты можешь прийти и посидеть, помолиться, поговорить, поплакать… Мы с мамой ездили в Новороссийск, опускали венки в Черное море и так прощались с Андреем. А когда нам вручали его орден Мужества, мы вышли из военкомата и увидели памятник солдату в маске. Такие фото нам чаще всего присылал Андрей.
У нас были разные сложности в отношениях. Конечно, я недолюбила, недоговорила, но в последний год мы с Андреем очень сблизились, и наша любовь продолжается даже после его смерти, и меня меняют эти отношения. Я поняла, что еще не умею любить. А он умел, пошел и жизнь отдал, хотя все понимал. Отключил голову и включил сердце…
Больше всего я хочу, чтобы его не забыли. Чтобы помнили, что был такой Андрей, который не побоялся.
Анастасия Хуртина
Газета “Православный Симбирск” № 20 (652) от 22 октября 2025 года